Постнеклассическая психология 2004, № 1

           

         НАРРАТИВНЫЕ СРЕДСТВА ДОСТИЖЕНИЯ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКИХ ЦЕЛЕЙ*

В 1989 году в издательстве Далвич-центра вышла книга «Литературные средства достижения психотерапевтических целей», спустя год переизданная издательством «W.W.Norton & Co» под названием «Нарративные средства достижения психотерапевтических целей» (Narrative Means To Therapeutic Ends) Это — первый совместный труд Майкла Уайта (Michael White) и Дэвида Эпстона (David Epston), книга, положившая начало так называемой «нарративной практике».

 

В книге четыре главы, и вклад каждого из авторов в них различен.

Первая глава — «Истории, знание и власть» — написана Уайтом. В ней он рассматривает некоторые современные течения в социальных науках, показавшиеся им с Эпстоном очень интересными, а также приложения этих концепций в практике работы с людьми. В начале главы Уайт кратко описывает, как он пришел к использованию нарративной метафоры в работе с людьми: через знакомство с трудами Г.Бэйтсона, антрополога Э.Брунера (не путать с известным психологом Джеромом Брунером, одним из основоположников нарративного подхода в научной психологии — прим. ред.) и полемику с семейными психотерапевтами, считавшими, что проблема существует для поддержания гомеостаза семьи. Уайт же предположил, что люди строят свои жизни на основе различных смыслов и совершают поступки, способствующие выживанию и процветанию проблемы. Он стал исследовать, какие требования предъявляют проблемы к людям, чтобы продолжать благоденствовать, и как эти требования влияют на жизнь и взаимоотношения людей, и описал технику, которую многие считают ключевой особенностью нарративного подхода, а именно экстернализацию, отделение проблемы от человека.

В последующих параграфах первой главы Уайт описывает различные аналогии (метафоры), используемые специалистами в области социальных наук при проведении исследований и практико-психологической работе. Эти аналогии, заимствованные из различных дисциплин, порождают разные системы взаимоотношений между психологом и человеком, обратившимся за помощью (или участником исследования). Уайт подробно рассматривает метафоры устройства мира и человека (социального взаимодействия) как механизма, организма, серьезной игры, ритуала перехода и текста и приводит примеры их использования в психотерапевтической практике. Нарративные практики больше всего тяготеют к метафоре текста, так как понимание человеческого поведения всегда связано с теми смыслами, которые человек приписывает событиям своей жизни. Момент события может еще не наступить или давно уже отойти в прошлое, а приписанные ему смыслы уже (все еще) существует и влияет на поступки человека. Текстовая метафора позволяет рассматривать взаимодействие людей как взаимодействие разных читателей одного текста, а развитие человека — как перерассказывание и воплощение им своей жизненной истории. Достижение определенного рода внутренней согласованности в рассказе о себе, или я-нарративе, придает человеческой жизни осмысленность.

Особое внимание Уайт уделяет тому, что текстовая метафора позволяет нам не оставлять за рамками работы с человеком, обратившимся за помощью, вопросы власти, незаслуженно, по его мнению, игнорируемые в основной массе психологической и психотерапевтической литературы. В своем понимании власти Уайт опирается преимущественно на работы М.Фуко, а в особенности на идею о том, что накопление сведений, их классификация, выявление «нормы» и «отклонений» от нее является актом власти и автоматически порождает маргинализованные[1] группы, а также о том, что предпочтение определенного способа описания устройства мира, социума и людей дисквалифицирует и даже иногда «притесняет», лишает легитимности[2] иные способы описания. Доминирующие истории в культуре предписывают людям образ жизни, поведения, отношений и пр. и могут казаться само собой разумеющимися. Однако они постоянно находятся в борьбе с маргинализованными историями, сопротивляющимися притеснению.

Какое значение все это может иметь для работы с людьми? Человек переживает «проблемы», когда возникает напряженность между его доминирующей жизненной историей и теми ценностями и смыслами, которые он хотел бы воплотить, реализовать. Точно также в обществе возникает напряженность, когда отдельные группы людей оказываются угнетены доминирующими историями и практиками в культуре (дискурсами[3]) и не могут реализовать предпочитаемый способ жизни. Однако живое переживание, проживаемый опыт человека гораздо богаче, чем любая временная последовательность событий, уложенных в жизненный сюжет. Всегда существует возможность иного рассказывания истории, с акцентом на иные события, переживания и смыслы (и это относится в равной степени к истории отдельных людей и целых народов).

Вслед за Э.Гоффманом Уайт называет события, противоречащие доминирующей истории, «уникальными эпизодами» (unique outcomes). Они могут располагаться как в настоящем, так и в прошлом и будущем, представлять собой ситуации, чувства, намерения, мысли и пр. Одна из задач нарративного практика в работе с человеком состоит в том, чтобы помочь ему отыскать уникальные эпизоды (в этом весьма помогает экстернализация) и приписать им смысл (так как обычно, при доминировании проблемной истории, люди просто не обращают внимания на эти моменты и не придают им значения). При экстернализации человека просят описать цели и намерения проблемы, ее виды на его будущее, то, что проблема заставляет его думать о себе, других людях и взаимоотношениях с ними, нарисовать карту «захвата» проблемой различных областей его жизни, на которой можно будет отмечать «отвоеванные» в уникальных эпизодах территории.

Для оспаривания угнетающего влияния доминирующей проблемной истории используется практика деконструкции (идея и термин заимствованы из работ Ж.Деррида). Например, нарративный практик может задавать вопросы о том, откуда берутся ожидания, которым надо соответствовать, цели, которых требуется достигать и т.п., — кто, по мнению человека, разделяет высказанное мнение, какова история этого мнения и кому выгодно то, что человек подчиняет этому мнению свою жизнь… Или спросить о том, что именно человек ценит в себе такого, что ему не удается реализовать из-за того, что «надо» быть «правильным», жить «достойно» и подчиняться требованиям общества.

Разработка причинно-следственных, смысловых связей между отдельными уникальными эпизодами способствует созданию альтернативного, предпочитаемого жизненного сюжета. В этом помогают, в частности, такие вопросы, как «Что же помогло вам в тот раз противостоять давлению проблемы? Чему вы научились в этой ситуации, что в дальнейшем поможет вам легче одолевать проблему?» и т.п. Этот процесс получил в рамках нарративного подхода название «пересочинение» (re-authoring).

Альтернативные жизненные истории могут развиваться, только если они получают подтверждение со стороны «аудитории» — людей, как значимых для обратившегося за помощью, так и посторонних. Высказывая определенным образом свой отклик на рассказ человека о борьбе с проблемой, люди в составе аудитории способствуют более «густому», «плотному» описанию (thick description) предпочитаемой истории, и тем самым придают ей большую реальность. При разработке предпочитаемой жизненной истории человек вспоминает и пересматривает свои отношения с разными людьми и воображаемыми фигурами из своего прошлого, как бы «приближая» к себе и делая более значимыми тех, кто стал бы его союзником в борьбе с проблемой. Для обозначения этого процесса в нарративном подходе используется термин «восстановление участия» (re-membering)[4].

В нарративной практике используется как устная, так и письменная речь. Устный аспект работы психолога или психотерапевта в рамках нарративного подхода состоит в основном в задавании вопросов, в частности, потому, что нарративный практик считает себя не вправе навязывать тому, с кем он работает, свои собственные интерпретации, смыслы, намерения, системы оценок и пр. Письменный аспект — использование психотерапевтических писем и документов — особенность нарративного подхода, отличающая его от других направлений (делающих акцент на непосредственной коммуникации, устной речи и взаимодействии здесь-и-сейчас) в практической психологии и психотерапии. Уайт пишет, что в сообществах, где есть письменность, устная и письменная традиции развивались независимо, и может оказаться, что для некоторых людей письменный текст представляет собой не вторичную репрезентацию устной речи, а нечто самоценное и обладающее особым влиянием. Во многих сферах жизни написанное «черным по белому» воспринимается как более престижное и «истинное». Письменность — это интеллектуальный ресурс культуры, который значительно облегчает мышление. Письменная традиция в психотерапии способствует формализации, легитимизации и преемственности местного «народного» знания, независимому авторитету людей и созданию контекста для возникновения новых возможностей и открытий. Для того чтобы жизнь менялась и человек мог отмечать эти изменения, ему требуются специальные средства для построения согласованных временных последовательностей. Письмо идеально подходит для этой цели. Оно позволяет просматривать и удерживать во внимании больше информации, таким образом, учитывать более широкий контекст, проявлять больше активности по отношению к собственной жизни.

 

Вторая глава называется «Экстернализация проблемы» и полностью посвящена этой теме. К моменту публикации книги Уайт уже около десяти лет применял экстернализацию в работе с детско-родительскими отношениями в семьях. Оказалось, что «извлечение» проблемы из ребенка, родителя или «структуры семьи» значительно облегчает психотерапию: отношения в семье становятся гораздо более теплыми, люди перестают считать себя и других неисправимыми, спихивать друг на друга ответственность за возникновение проблемы, начинают сотрудничать, и силы направляются конструктивно, на борьбу с проблемой, а не с другим человеком. Этот опыт побудил Уайта перенести практику экстернализации в другие области своей работы.

В этой главе на примере ставшей знаменитой[5] истории про Гадкую Какашку (Sneaky Poo) Уайт рассматривает вопросы об «относительном влиянии»: какие области жизни каждого из членов семьи и их взаимоотношений друг с другом контролирует проблема (в данном случае — энкопрез у ребенка 6 лет), а какие — все еще нет; какие действия могли бы предпринять все члены семьи вместе и по отдельности, чтобы исправить ущерб, причиненный их жизням проблемой, и освободиться из-под ее ига.

После картирования влияния проблемы и выявления уникальных эпизодов происходит «уплотнение» альтернативной истории вопросами о том, какие качества, способности и умения каждого из членов семьи, а также особенности их взаимоотношений сделали возможными эти уникальные эпизоды. При этом нарративному практику важно проявлять внимание и уважение к высказываниям людей и их способам описания, не навязывая свои. Желательно вопросами и намеками способствовать тому, чтобы проблема получила конкретное имя, «цепляющее» всех, кто в данном случае обратился за помощью, не «научное», а близкое к опыту (приветствуется использование живописного бытового языка). Со временем наименование проблемы может меняться, и нарративный практик отслеживает это, так же, как и оптимальный уровень конкретизации проблемы.

Отделяя человека от проблемы, практика экстернализации не отделяет его от ответственности за поступки, способствующие ее поддержанию. Напротив, принятие ответственности и переживание большей способности к действию (agency) — одно из следствий экстернализации.

Довольно часто возникают ситуации, когда проблема, выявленная в процессе экстернализации, оказывается одной из «нормальных» практик современной культуры, например, «самонаблюдением» или «самоконтролем». Уайт вновь прибегает к идеям Фуко для того, чтобы объяснить контекст происхождения этих практик и проследить их влияние на жизнь людей.

Уайт описывает исключения при использовании экстернализации: в случае, если проблемой человека являются последствия сексуального насилия или жестокого обращения (abuse), экстернализуются не насилие и жестокое обращение как таковые, а отношения, позиции и убеждения, заставляющие людей прибегать к насилию, а также те, которые вынуждают подчиняться, отказываться от самозащиты и сопротивления и хранить пережитое в тайне. Есть варианты, когда экстернализация просто не требуется, например, когда проблема не в том, что доминирующая жизненная история не дает воплотить желаемое, а в том, что человек переживает критическую ситуацию (в таком случае более адекватным оказывается применение метафоры «ритуала перехода»); или в том, что в данном обществе в данное время реализовывать уже найденную предпочитаемую историю трудно и тяжело.

 

В третьей, самой объемной главе — «Психотерапия в историях» (A Storied Therapy) — голос Дэвида Эпстона слышен гораздо яснее. В начале этой главы упоминаются различия между пропозициональным и нарративным модусами мышления, описанные впервые Дж.Брунером в 1986 году, которые можно свести в следующую таблицу:

 

	Логико-научный, пропозициональный модус	Нарративный модус
Опыт, переживание	Отметает особенности индивидуальных переживаний, восприятий и пр. в пользу конструктов, которым придан статус «существующих вещей», классов событий, систем классификации и диагнозов.	Выделяет и подчеркивает особенности проживаемого опыта, сопоставляет эпизоды из настоящего, прошлого и возможного будущего, в результате чего появляется смысл.
Время	Заинтересован в формулировании общих законов природы и вечных истин; временное измерение отсутствует. Доказательства, претендующие на истинность, должны «выдержать испытание временем».	Считает временное измерение ключевым для создания последовательности событий. Сюжет объединяет события как единой целью, так и во времени.
Язык	Использует язык, уменьшающий неопределенность и сложность. Это должно придавать говорящим чувство опоры и уверенности. Ключевые принципы построения высказываний — последовательность и непротиворечивость. Необходимы однозначные определения понятий, предпочтительны количественные, а не качественные описания. Разрабатываются специальные «технические языки», чтобы избежать полисемичности. Цель обмена высказываниями — достижение истины.	Опирается преимущественно на сослагательное наклонение, чтобы выстраивать реальность преимущественно вокруг скрытых, а не проявленных смыслов, тем самым расширяя диапазон возможных прочтений. Полисемичность приветствуется и принимается, также как и уникальное описание обыденного, поэтичность и живописность высказываний. Цель обмена высказываниями — раскрытие новых сторон явления.
Способность к действию	Представляет личность как нечто пассивное, реагирующее на безличные силы, влечения, воздействия, энергетические потоки и пр. Это заключено в самих используемых терминах. В целях исследования предполагается, что какие-то внешние или внутренние силы воздействуют на личность, тем самым формируя ее.	Позиционирует человека как главного героя в его (ее) жизненном мире, создающемся из интерпретаций и смыслов, где каждый пересказ истории представляет собой ее новое прочтение, где люди в сотворчестве с другими пересочиняют истории о своей жизни и взаимоотношениях, и принимают ответственность за них.
Наблюдатель	Отделяет наблюдателя от наблюдаемого, ссылаясь на «объективность». Считает, что наблюдаемое существует независимо и от наблюдения (присутствия наблюдателя) не меняется.	Помещает наблюдателя и наблюдаемое внутрь единой истории, и наблюдателю отдается роль «автора по преимуществу» (по сравнению с другими лицами, отважившимися описывать происходящее).

 

Также приводится перечень характеристик психологической и психотерапевтической практики, специфичных для работы в нарративном модусе. Нарративный практик, работая с людьми в рамках нарративного подхода,

 

1) принимает и подчеркивает важность уникального проживаемого опыта человека,

2) способствует развитию восприятия изменяющегося мира путем связывания элементов проживаемого опыта во временные последовательности,

3) приглашает к использованию сослагательного наклонения, подразумеваемых смыслов, множественной перспективы,

4) одобряет использование обыденного, поэтического и живописного языка для описания переживаний и при попытках создания новых историй,

5) приглашает занять рефлексивную позицию и признать свое участие в актах интерпретации происходящего,

6) одобряет и поддерживает чувство авторства и права на пересочинение истории собственной жизни и взаимоотношений,

7) признает тот факт, что истории создаются в сотворчестве и способствует тому, чтобы человек, с которым ведется работа, становился основным автором собственной жизни,

8) постоянно вводит в описание событий местоимения «я» и «вы» (с. 83).

 

Особый вклад Эпстона в нарративную практику — разработка и использование психотерапевтических писем и документов (сейчас их используют и другие нарративные практики). В данной главе приводятся примеры:

писем-приглашений для тех членов семьи, которые по каким-либо причинам отказываются придти на сессию, тогда как и психотерапевт, и остальные члены семьи считают, что это было бы весьма полезно для борьбы с проблемой;

писем, заверяющих отказ человека от исполнения не нужных более ролей и обязанностей;

писем-ответов на направление к психотерапевту (с рассказом о позитивных изменениях);

рекомендательных писем (призванных напомнить людям об их собственных выдающихся качествах или сильных сторонах других людей);

писем для особых случаев;

писем-предсказаний (в которых нарративный практик излагает свое видение позитивного развития событий после окончания терапии; как правило, на этих письмах стоит гриф «не вскрывать до ___», все их, естественно, вскрывают и читают, и предсказание превращается в самореализующееся пророчество);

а также коротких записок по разным поводам.

 

Не существует однозначных шаблонов писем для разных «оказий», наоборот, каждое письмо уникально[6]. Письма — это средство общения (а также способ документирования собственной работы для отчетности), а не особый жанр. Они служат для того, чтобы превратить обрывки рассказов человека, обратившегося за помощью, в относительно согласованную и правдоподобную историю. Серия писем помогает проследить, как шел процесс изменения. Письма делают работу более насыщенной. Когда Эпстон попросил людей, которые когда-то обращались к нему за помощью, оценить, насколько полезны для них оказались письма, он с удивлением выяснил, что полезность одного письма в среднем, равняется полезности 4,5 хороших сессий.

 

Помимо писем, в нарративной практике используются автобиографические истории людей — как в письменной форме, так и в виде аудио- или видеозаписей. Как правило, это истории о победе над проблемой. При этом авторы историй получают возможность поделиться своим опытом с другими «жертвами» этой проблемы и тем самым помочь им. Знакомство с подобными свидетельствами оказывает драматический эффект на тех, кто впоследствии обращается за помощью.

 

Четвертая глава — «Документы» — посвящена удостоверениям и сертификатам, которые получают люди, обратившиеся за помощью, когда реализуют цель своей работы с нарративным практиком. Современная культура такова, что в определенных ситуациях (например, при поступлении в вуз[7] или на работу), как ни парадоксально, документ значит больше, чем сам человек, и существует как бы независимо от него (особенно это касается истории болезни). Многие документы, решающие судьбу человека, составляются экспертами без его участия, и прилагается масса усилий, чтобы держать их недоступными человеку. Подобные документы — средства власти, контроля и маргинализации.

Нарративные практики используют в своей работе документы совсем другого толка, больше похожие на почетные грамоты или сертификаты; такие документы удостоверяют присвоение человеку нового статуса в сообществе и связанные с этим новые права и обязанности. «Удостоверение идентичности» можно распространять среди знакомых людей, тем самым набирая аудиторию для развития предпочитаемого жизненного нарратива. Сертификаты могут быть полностью составлены самим человеком, — в нарративной практике нередки случаи, когда люди сами награждают себя почетными грамотами, — в любом случае человек всегда принимает активное участие в подготовке психотерапевтического документа, как минимум наравне с психотерапевтом. Это ведет к пробуждению чувства личной ответственности, способности действовать и оказывать влияние на собственную жизнь.

В главе приводятся примеры используемых Уайтом в Далвич-центре (Аделаида, Австралия) и Эпстоном в Семейном Центре (Окленд, Новая Зеландия) сертификатов. Дети, победившие свои страхи, получают сертификат членов Австралийской Ассоциации Укротителей Монстров и Охотников за Страхами (председатель Ассоциации — Майкл Уайт), справившиеся с невнимательностью — сертификат Достижения Сосредоточенности, прекратившие устраивать дома скандалы — сертификат Освобождения от Истерики. В книге можно ознакомиться также с сертификатами Избавления от Чувства Вины, Освобождения от Уныния, дипломами, удостоверяющими Обладание Особыми Знаниями (как для детей, так и для взрослых). Вручение таких сертификатов и удостоверений всегда происходит в праздничной обстановке.

На примере случая из практики обсуждается составление такого важного психотерапевтического документа, как Декларация Независимости. Четырнадцатилетний мальчик страдал от тяжелой формы астмы, но мало что делал сам, чтобы предотвратить или купировать приступы. В сотрудничестве со своими родителями, старшей сестрой (тоже страдавшей от астмы) и Дэвидом Эпстоном мальчик предпринял научное исследование стратегий и уловок Хитрой Астмы, настолько сложное и серьезное, что оно было допущено к участию в общешкольном конкурсе-выставке научных проектов. Спустя две сессии обнаружилось, что контроль мальчика над приступами повысился с 1% до 50%, и Эпстон попросил его отыскать в библиотеке книгу по истории США, найти в ней «Декларацию Независимости» и написать свою собственную Декларацию Независимости от Хитрой Астмы. Декларация, сохранившая речевые обороты старинного документа, звучала торжественно и очень убедительно. По итогам терапии мальчик получил также право консультировать других детей и взрослых, страдающих от астмы.

В кратком заключении авторы цитируют утверждение Джерома Брунера о том, что смысл и задача литературы — обогатить жизнь созданием возможных миров, и тем самым литература становится орудием свободы, легкости, воображения и разума. О нарративном подходе к работе с людьми можно сказать то же самое.