Постнеклассическая психология 2005, № 1

НАРРАТИВНАЯ РАБОТА С ПАРАМИ…
И МНОГО ЧЕГО ЕЩЕ!*

В книге «Narrative therapy with couples… and a whole lot more!» авторы, известные русскому читателю по «Конструированию иных реальностей», собрали вместе те материалы, которые они написали для различных изданий — статьи и, что немаловажно, упражнения. Для удобства читателя в этом обзоре материал подобран тематически, так как некоторые вопросы многократно освещаются в разных статьях. Также было решено не дублировать те сведения, которые Джин Комбс и Джилл Фридман включили в вышеупомянутую уже переведенную книгу.

 

Джилл и Джин женаты и живут вместе уже много лет, и это в значительной степени влияет на их работу с парами. Но они стараются не забывать о том, что жизнь и отношения каждого человека уникальны, и не мерить других людей своей мерою. В течение многих лет авторы наблюдали, что индивидуальная психотерапия может оказывать непредвиденное воздействие на личные и семейные взаимоотношения «клиента» (например, приводить к разводу, распаду семьи), и в результате пришли к выводу, что имеет смысл при возможности приглашать на психотерапевтические сессии значимых для клиента людей в качестве свидетелей происходящего, или вовлекать их в психотерапевтический процесс каким-то иным способом — посредством писем, документов, ритуалов.

Джилл утверждает, что помнить об инаковости других ей помогает работа с лесбийскими и гомосексуальными парами, составляющая до 30% общего объема ее работы. Эти отношения по определению не соответствуют доминирующим представлениями о «парности», и тем, кто в них вступает, приходится бросать вызов многим «само собой разумеющимся» идеям.

Джин и Джилл познакомились на семинаре у Милтона Эриксона. В 1965 году Эриксон заявлял: «Задача психотерапевта не состоит в том, чтобы убедить клиента принять «веру» и убеждения терапевта. Ни один клиент не способен увидеть свою ситуацию так, как ее видит психотерапевт. Клиенту это и не нужно. Он нуждается в такой психотерапевтической ситуации, которая бы позволила ему мыслить самостоятельно, понимать и чувствовать так, как лучше всего для его и его жизненного проекта».

Модернизм и постмодернизм

Для понимания некоторых принципов, на которых базируется нарративная практика Джилл Фридман и Джина Комбса, представляется целесообразным кратко описать различие между двумя традициями познания, обобщенно обозначаемыми как «модернизм» и «постмодернизм».

«Модернизм» (по Roger Lowe) обозначает систему взглядов, базирующуюся на представлении о том, что в основе знания лежит абсолютная истина. При этом предполагается, что знание — это знание о чем-то внешнем по отношению к познающему, что может быть последнему объективно представлено. Мыслители-модернисты утверждают, что научный метод — лучшее средство накопления знания, что история познания — это история прогресса, приближения к сущностным, фундаментальным, общезначимым фактам о природе вселенной. При этом они используют метафоры ньютоно-картезианского мировоззрения: действие и противодействие, сила, причина и следствие, равновесие, измерение, воздействие и т.д. Примером достижения модернистского подхода к человеку является классификация расстройств и заболеваний DSM-III-R, вписывающая все возможные формы отклонений психического функционирования человека от нормы в 17 больших категорий и примерно 250 субкатегорий.

Однако любое модернистское предприятие, доведенное до логического завершения, начинает деконструировать само себя. Физики столкнулись с этим в первые двадцать лет двадцатого столетия. Поиск основных «строительных кирпичиков» в итоге привел к формулированию принципа неопределенности, к релятивизму и даже метафизическим спекуляциям вокруг кварков, черных дыр, красного смещения и пр.

В сфере социальных наук, философии и психотерапии модернизм деконструировался медленнее, но к концу двадцатого века все больше специалистов, работающих с людьми, стали сомневаться в применимости модернистских метафор к своей работе. Большинство мыслителей-постмодернистов считают модернистское мировоззрение одной из возможных историй, весьма полезной, если нам нужно что-то предсказывать и контролировать. Однако эта история об устройстве вселенной не более истинна или реальна, чем другие. Постмодернисты больше заинтересованы в различиях, деталях контекста, нежели в сходствах и широких обобщениях. Исключения интересны им больше, чем правила. Клиффорд Гирц[1], влиятельный антрополог-постмодернист, писал о том, что, пытаясь понять себя в сравнении с остальным человечеством, необходимо сосредоточиться на «местном знании», а не на повсеместно применимом универсальном знании.

Можно сказать, что в то время как модернистов интересуют факты, постмодернистов интересуют смыслы. Для модернистов знание — это своего рода товар, нечто, что может быть обнаружено, помещено на хранение, а потом передано следующим поколениям в неизменном виде. Постмодернисты подчеркивают интерактивные и коммуникативные аспекты знания. Для них знание существует только в социальном взаимодействии (даже если это разговор с самим собой или чтение того, что кто-то написал в книге). Модернисты полагают, что знаки языка соотносятся с объектами и событиями «реального мира», они — пассивные носители фиксированных значений. Постмодернисты же утверждают, что используемый нами язык конституирует наш мир и наши убеждения.

Если реальности конструируются социально, если знание конституируется и реализуется посредством языка, то из этого следует, что «истина», по крайней мере на социальном уровне, есть нечто текучее и обсуждаемое, абсолютных истин нет. Однако в нашей культуре до сих пор доминирует модернистская идея норм — норм психического здоровья или возрастных норм развития. Многие люди сравнивают себя с нормами, веря, что таким образом они узнают что-то важное о себе, поймут, кем они являются «на самом деле». С постмодернистской точки зрения, подобные понятия описывают не «истину», а различные способы жить. Модернисты часто апеллируют к понятию внутреннего, глубинного, сущностного «я», а постмодернисты заявляют, что знание о себе реализуется посредством языка и поддерживается разными историями. Какие-то истории являются более предпочитаемыми в определенных сообществах и культурах, но ни одна из этих историй не абсолютна.

Убеждения постмодернистов ведут к тому, что они предпочитают количественным исследованиям качественные — этнографические, работу с историями, описание индивидуальных случаев и т.п. Отдельные проблемы возникают, когда постмодернист пытается реализовать свои убеждения в системе/организации, пока что не приспособленной для этого, например, в системе образования. Как, например, оценивать достижения студентов (для занесения в приложение к диплому), если хочется, чтобы учебный процесс был коллегиальным и безоценочным?

Контекст работы с парами

В каждой культуре существуют могущественные дискурсы, определяющие, что такое «семья» и «близкие взаимоотношения», и задающие возможности для развития, с одной стороны, и опасные моменты, с другой.

Западная культура индивидуалистична, и в ее рамках именно парные отношения позволяют нам выйти за пределы наших отдельных идентичностей, они — основное пространство, где люди создают и испытывают близость, любовь, доверие и добровольно взятую на себя ответственность (commitment). В этих отношениях порождается смысл жизни и обретается ответ на вопрос «кто я», и неудивительно, что для многих людей эти отношения являются одной из высших ценностей в жизни. Супружеские, парные отношения, несомненно, важны, но стоит отметить, что современная культура ставит их выше всех других форм человеческих отношений. Существуют культуры, где «я» каждого человека не отделено четко от общины, сообщества, и там ценность обретения «индивидуальности» имеет гораздо меньшее значение (и может даже рассматриваться как девиация).

В культуре имеются дискурсы, дающие людям понять, какими должны быть парные, супружеские отношения: какая степень близости должна в них присутствовать, как долго отношения должны продолжаться, какие способы общения необходимы и достаточны, как должна реализоваться в отношениях влюбленность и сексуальность и т.п. Более широкие культурные дискурсы продвигают идею о том, что парные, супружеские отношения должны быть гетеросексуальными и заключаться между людьми, близкими по возрасту и социально-экономическому статусу, а также принадлежащими к одной расе. В США супружество тесно связано с традиционными «семейными ценностями», воплощенными в идеале христианской нуклеарной[2] семьи. Использование слова «пара» или «супружество» может дисквалифицировать семьи с одним родителем и другие формы семейных взаимоотношений.

В работе с парами и семьями необходимо учитывать более широкий социальный и политический контекст. Очень часто оказывается так, что проблемы, с которыми сталкиваются люди в близких взаимоотношениях, относятся не к взаимодействию данных конкретных людей, а обусловлены более широким контекстом или самим общепринятым представлением о «близких отношениях». Поэтому в своей работе авторы всегда стремятся деконструировать[3], «распаковать» этот более широкий контекст. Всегда интересно, с каким эталоном сравнивают свои взаимоотношения люди, утверждающие, что у них есть проблемы. То, как семья конструирует реальность, нуждается в поддержке за пределами семьи. Многие дисбалансы власти внутри семьи поддерживаются дисбалансами власти в обществе.

Сами психотерапевты часто, не осознавая того, пытаются продвигать доминирующие дискурсы (например, человек принял решение не иметь близких отношений, а у психотерапевта это вызвало недоумение и сомнение в «нормальности» клиента, потому что «все взрослые люди, если они нормальные, хотят иметь близкие отношения»). Нарративные практики, работая с парами, стремятся не только деконструировать влияние доминирующих культурных дискурсов, но и способствовать тому, чтобы люди проговорили и осознали, какие ценности и принципы они сами хотели бы воплощать в своих отношениях. Поэтому для подобного рода работы самим практикам важно осознавать и не навязывать другим свои ценности и принципы, а для этого, например, периодически задавать себе следующие вопросы: «Какими убеждениями я сейчас руководствуюсь?», «Как то, что я женщина (мужчина), влияет на то, что я считаю «правильным» в этой ситуации?», «Как именно то, что я нахожусь в моногамных гетеросексуальных отношениях, влияет на то, что я вижу и слышу?», «Не навязываю ли я каким-либо образом свои убеждения о том, какими должны быть близкие взаимоотношения?», «Как я могу прояснить, каких ценностей, принципов и предпочтений о близких отношениях придерживаются люди, обратившиеся ко мне за помощью?»

Задача нарративного практика — создать условия для того, чтобы каждый из партнеров в отношениях смог услышать истории другого по-новому. Когда работа идет хорошо, после того, как проблема была экстернализирована, а влияние доминирующих культурных дискурсов деконструировано, можно услышать истории о том, как каждый из партнеров помог другому понять, о чем же тот мечтает, к чему стремится и кем является на самом деле. Люди начинают говорить об общих идеалах и устремлениях. Участвовать в таких разговорах всегда очень радостно, даже если люди, обратившиеся за помощью, решают, что форма их отношений должна существенно измениться.

Идеи, дискурсы и практики, которые мешают отношениям между людьми в рамках нарративного подхода

• Определенные представления о «профессионализме»;

• Гендерные истории и гендерная социализация;

• Определенные представления об экспертном знании;

• Патернализм, чрезмерная опека забота, чрезмерное принятие на себя ответственности за другого человека;

• Иерархия и подотчетность вышестоящим;

• Временные рамки;

• Неразличение человека и его репутации;

• Определенные представления о «границах»;

• Определенные представления о «конфиденциальности»;

• Предрассудки, основанные на представлениях о превосходстве представителей определенного класса, расы, пола, возраста, вероисповедания, уровня образования и дохода;

• Представления о психотерапии как установлении и последующей коррекции патологии;

• Определенные представления о «нейтральности».

Идеи и практики, помогающие выйти за пределы ограничивающих дискурсов

• Спрашивать вместо того, чтобы предполагать;

• Называть и «распаковывать» практики и ценности, подразумеваемые в рамках «терапевтических отношений»;

• Нести с собой в сердце и разуме свои «команды»[4];

• Обсуждать с коллегами то, в чем вы не уверены;

• Противостоять компартментализации (расщеплению) жизни;

• Задавать те вопросы, которые мы хотели бы, чтобы задали нам;

• Экстернализовать проблемы;

• Обращаться к тем, кто приходит к нам за помощью, как к экспертам по их собственной жизни;

• Сотрудничать;

• Делиться опытом, имеющим отношение к теме;

• Обдумывать и деконструировать последствия наших практик;

• Децентрироваться путем использования команд, лиг, сообществ заинтересованных людей;

• Свидетельствовать чужим историям;

• Интересоваться предпочитаемыми направлениями жизни;

• Учиться у тех, с кем мы работаем;

• Признавать свои чувства;

• Верить в то, что люди способны к действию и обладают необходимыми знаниями и умениями;

• Задавать клиенту вопросы по процессу: «Каково это для вас? Не упускаю ли я чего-то важного? Вы именно об этом хотели поговорить?»

• Проявлять заботу, уважение, терпение и любовь к тем, с кем мы работаем;

• Критично относиться к «правилам»;

• Способствовать тому, чтобы люди, занимающие более привилегированные позиции и, соответственно, обладающие большей властью, были подотчетны тем, кто обладает меньшей властью и находится в менее привилегированном положении.

Намерения нарративного практика

Именно намерения, находящиеся в соответствии с нарративным мировоззрением, определяют решения, которые нарративные практики принимают в своей работе. Главное намерение — сотрудничать с людьми в развитии новых историй о самих себе и тех мирах, в которых они проживают. В задачу психотерапевта не входит разработка стратегий осуществления изменений в личных отношениях клиента. Нарративная практика подчиняется не этике контроля, а этике сотрудничества, которая делает возможными совершенно иные отношения между психотерапевтом и клиентом.

Задача терапевта в основном — это слушать и задавать вопросы (вместо того чтобы давать интерпретации и ставить диагнозы), что помогает оставаться на позиции любознательности и «не-знания». Это достаточно сложно, так как доминирующие истории западной культуры продолжают приписывать большую ценность уверенности, решительности и активности. Однако именно такая ситуация и усиливает переживание новизны, возникающее у клиента при работе с нарративным терапевтом.

Нарративное мировоззрение ведет к импровизации и творческому отношению, а также к добровольному принятию на себя ответственности за то, чтобы противостоять дискурсам, притесняющим людей и мешающим им реализовать предпочитаемые направления в своей жизни. Люди сами лучше понимают свой жизненный опыт, чем это могут сделать посторонние. Поэтому нарративные практики поощряют тех, кто обращается к ним за помощью, оценивать качество психотерапевтической работы. Нарративные практики, насколько это возможно, стремятся избежать экспертной позиции, и поэтому они не проводят «профессионально-психологических обследований», не используют стандартизированные методики и тесты. Им важнее услышать от человека историю, раскрывающую его переживания в контексте его жизни. По этой же причине они стремятся не использовать термины «техники» или «интервенции» («вмешательства»), а вместо этого говорят о «практиках». Не говорят они и о «назначении (домашних) заданий», потому что это словосочетание отчетливо ассоциируется у них с ситуацией, когда один человек лучше знает, что другому надо делать, и может приказать ему делать именно это, — ситуация с очевидным дисбалансом власти.

Нарративный подход в работе с парами

Нарративный подход к работе с парами применим как во время консультирования, предшествующего вступлению в брак, так и в ситуациях взаимного непонимания и враждебности, а также тогда, когда партнеры стремятся вырвать свои отношения из-под власти насилия и жестокости.

Нарративные практики не используют в своей работе термины «дисфункциональная» и «здоровая» семья, а ориентируются на то, что любые взаимоотношения могут быть описаны множеством различных историй. В качестве одной из своих основных задач в работе с людьми они видят преодоление доминирующей тенденции постоянно сравнивать себя и свои взаимоотношения с какими-то эталонами.

Однако не все истории, по мнению авторов, имеют равные права на существование. В частности, нарративные практики выступают против насилия и жестокого обращения с людьми.

Основная цель нарративных практиков — помочь людям день за днем, мгновение за мгновением проживать предпочитаемые истории их жизни. Это связано с расширением спектра возможного поведения, а не с его сужением, поэтому нарративные практики остерегаются постановки целей в том виде, в каком эта техника присутствует в традиционных подходах к психотерапии. Вместо понятия цели, которое с легкостью может сделать человека «упертым», нарративные практики предпочитают говорить о жизненных проектах или направлениях развития. Проблема может обозначаться как «сюжет», а альтернативный жизненный проект — как «противосюжет». У партнеров во взаимоотношениях могут быть как общие, так и отдельные жизненные проекты. Разговор об этих проектах может быть очень существенной частью той помощи, которую оказывает нарративный практик.

Структура нарративной работы

Нарративные практики активно структурируют процесс взаимодействия с теми, кто обратился к ним за помощью, постоянно сверяясь с их желаниями и потребностями, так что имеет место сотрудничество.

Слушание и деконструирующие вопросы

Обычно при работе с парами Джин и Джилл соблюдают следующий порядок: один из партнеров, обратившихся за помощью, рассказывает свою историю, в то время как другой слушает. После того, как первый партнер рассказал свою версию истории, второй откликается, сообщая, как он воспринял услышанное. После этого роли меняются, и тот партнер, который был слушателем, становится рассказчиком. Такое чередование ролей применяется и тогда, когда Джилл и Джин работают вдвоем, как команда ко-терапевтов, и когда происходит работа с рефлексивной командой.

Нарративные практики занимают в своей работе позицию со-исследователей, у них больше вопросов, чем ответов. Вопросы помогают людям обнаружить бреши или противоречия в доминирующих проблемных историях.

Когда Джилл и Джин встречаются с парой в первый раз, они очень заинтересованы в том, чтобы понять, что для партнеров значат те истории, которые они рассказывают. В начале терапевты спрашивают о том, какие области жизни каждого из партнеров и их взаимоотношений друг с другом свободны от пагубного влияния проблемы. Если люди не настаивают на том, чтобы сразу перейти к разговору о проблемах, то в начале встречи некоторое время уделяется тому, чтобы поговорить о том, что у партнеров получается хорошо и что приносит им удовольствие. В какой-то момент в этом разговоре люди спонтанно начинают делиться проблемными историями. Джилл и Джин не строят гипотезы, а обращают внимание на то, что им непонятно в рассказе тех, кто обращается за помощью, и задают вопросы, а также пересказывают то, что поняли. Это стимулирует развитие историй, а Джилл и Джин интересуются, в правильном ли, в полезном ли направлении эти истории развиваются. Для того, чтобы дать пространство маргинализованным историям, нарративный практик должен обращать внимание на рассогласования и противоречия в высказываниях клиентов.

Беседа-экстернализация

Идею о том, что проблема существует отдельно от человека, четко сформулировал и начал продвигать Майкл Уайт. Этот подход в корне меняет отношение к человеку, обратившемуся за помощью, так как человек не рассматривается как носитель проблемности или патологичности.

Во время беседы-экстернализации можно эффективно деконструировать доминирующие дискурсы, задавая следующие вопросы:

«Что питает проблему? Что ее угнетает? В каких условиях то отношение, которое воплощается в проблеме, та позиция, которая воплощается в проблеме, могли бы быть полезными? Кому выгодно наличие проблемы? Кто мог бы оправдывать и защищать проблему, что это за люди? Какие группы людей открыто выступили бы против того, что воплощено в проблеме?»

После того, как проблема экстернализирована, люди понимают, что они не являются проблемой, а находятся с нею в определенных отношениях, причем в случае супружеских (парных) отношений становится очевидно, что в отношениях с проблемой находится не один из партнеров, а оба. Это побуждает партнеров объединиться в борьбе с проблемой. При этом партнеры часто начинают говорить о том, каковы предпочитаемые направления развития их отношений и жизни в целом. Нарративные практики внимательно слушают рассказ людей и ищут формулировки-обозначения жизненных проектов, расспрашивают о них. Партнерам важно послушать о проектах каждого из них, даже если жизненные проекты у них не общие. По мере прохождения нарративной работы название жизненных проектов может меняться, желательно, чтобы оно было ярким и «берущим за душу».

Продолжение предпочитаемой истории в будущее:

«Если бы могли расспросить ваших друзей, которые знали вас на протяжении ваших отношений, кто из них мог бы сказать, что всегда знал, что вы справитесь с этой ситуацией? Какие эпизоды этот человек мог бы привести в пример, чтобы подтвердить свое мнение?

Если можно сказать, что эти события задают своего рода направление в вашей жизни, то каким мог бы быть следующий шаг в этом направлении, следующее событие?

Вы узнали нечто новое о себе и взаимоотношениях. Как это знание могло бы изменить ваше будущее?»

Патриархальность

Один из дискурсов, оказывающих значительное влияние на парные взаимоотношения, особенно гетеросексуальные — это дискурс патриархальности, который может приводить к дисбалансу власти в отношениях и оправдывать насилие.

Когда отцы-основатели Соединенных Штатов Америки составляли Конституцию страны, в первом параграфе они написали ‘all men are created equal’[5], но дискурсы того времени заставляли считать само собой разумеющимся, что под словом ‘men’ (люди), когда дело касалось права голоса, имелись в виду «мужчины белой расы, имеющие в собственности участок земли». Для того, чтобы изменить эти дискурсы до той степени, чтобы под этим словом стало подразумеваться «мужчины любой расы, являющиеся гражданами Соединенных Штатов и не сидящие в тюрьме», понадобилась, в частности, гражданская война. Однако пришлось еще изрядно попотеть и постараться, чтобы «людьми» стали считать и женщин тоже.

Патриархальные гендерные истории оказывают значительное влияние на личные взаимоотношения как мужчин, так и женщин. Они поддерживают привилегированное положение мужчин (особенно белых) по сравнению с женщинами; мужчины обладают большей властью. Также подобные истории задают разные системы ценностей и образ жизни для мужчин и женщин. Задача нарративного практика — задавать вопросы о как бы само собой разумеющихся ситуациях и пр., чтобы у людей появилось больше выбора в отношении того, как можно быть женщиной/мужчиной предпочитаемым образом.

Сейчас происходит изменение основных культурных историй о том, что значит быть мужчиной (женщиной) и что возможно между мужчинами и женщинами. Наши отношения с близкими людьми существенно отличаются от тех, какие были у наших родителей. Однако уменьшение доли домашних хозяйств, где мужчина является единственным кормильцем, и развитие феминизма не привели к полному преодолению доминирования мужчин, их привилегированности и власти.

Считается, что основными ценностями для женщин являются близость, чувство принадлежности, интуиция и сотрудничество, а для мужчин — соперничество, рациональность, иерархия, отдельность, автономия и сила. Говорят, что женщины склонны выражать чувства и описывать конкретные переживания, их интересуют разговоры как формы осуществления близости и взаимопонимания; а мужчины, соответственно, склонны к более обобщенным описаниям, в разговорах их интересует достижение цели. Некоторые люди верят, что эти различия абсолютны, что женщины и мужчины различны по своей природе. Джилл и Джин считают, что эти различия социально сконструированы и поддерживаются посредством культурных историй, передающихся из поколения в поколение. Они убеждены, что исключительно мало людей соответствуют предписанным культурой гендерным историям, хотя очень многие коверкают свою жизнь в попытках им соответствовать. Доминирующие гендерные истории по определению ограничивают наше воображение и творчество, они навязывают нам нормативные роли, а те, кто не соответствует этим нормам, оказываются «больными» или «злонамеренными». Доминирующие истории мешают мужчинам и женщинам полноценно сотрудничать в решении жизненных задач. Женщины часто сталкиваются с «необходимостью» всех удовлетворять своей жизнью, в особенности власть имущих.

Опыт и идеалы мужчин в нашей культуре ценится больше, чем опыт и идеалы женщин. Мужские ценности встроены в наиболее мощные социальные институты. Полиция, армия, политические партии, средства массовой информации и правоохранительная система — все продвигают патриархально-маскулинные характеристики, насаждают их в обществе. Система навязывает дискурс «выживания наиболее приспособленного», и награждает успехом тех, кто ей подчиняется.

Патриархальная культура навязывает нам мнение, что забота, поддержка и утешение менее важны, чем достижения, управление и контроль. В гетеросексуальных отношениях патриархальность не дает людям возможности партнерства на равных и, соответственно, большей близости. К сожалению, патриархальность — это самовоспроизводящаяся система, не заинтересованная в изменениях. Поэтому мужчины и женщины вместе должны взять на себя ответственность за ее изменение, если мы хотим жить в более справедливом обществе. Мы очень часто не видим патриархальные истории, потом что они пронизывают все, и не распознаем их как проблемы. Неосознанное воспроизведение гендерных стереотипов в отношениях «психотерапевт-клиент», а также подкрепление усиления гендерно-стереотипного поведения клиентов как способа решения проблем, на самом деле, значительно сужает диапазон доступных возможностей.

В нашей культуре существуют традиционные ожидания, что мужчина «должен» быть старше, зарабатывать больше, чем женщина, а также и уровень образования у него должен быть повыше. Если один из супругов зарабатывает существенно больше, чем другой, а особенно если главная «добытчица» — жена, нарративный практик поинтересуется, какой смысл вкладывают в этот факт оба партнера, и как они обходятся с рассогласованием между наличной ситуацией и культурными ожиданиями. Также они поинтересуются, как с гендерными предписаниями соотносятся профессиональный статус каждого из партнеров и его символы, какую позицию занимают партнеры по отношению к этому, и будут расспрашивать о том, что «движение против (или поперек) течения» говорит о партнерах и том, что они ценят в отношениях и в жизни в целом.

Рождение первого ребенка резко меняет распределение работы по дому — от более к менее эгалитарному. Общество поддерживает убеждение, что работать может только один из партнеров, и что мужчина зарабатывает больше. Родительство меняет распределение ролей в семье, задействуя гендерные сценарии, а это, в свою очередь, влияет на уровень и переживание близости между партнерами. Феминизм, будучи особенно внимателен к проблемам насилия, показал, что один и тот же подход не может быть применим к разного рода проблемам. Феминизм настаивает на том, что в гетеросексуальных отношениях у партнеров будут систематически различающиеся ожидания касательно власти и близости.

Упражнение «Гендерные истории в культуре»

1. Вы, наверное, иногда задумывались о том, как именно взаимоотношения в вашей локальной культуре (дома, в школе, по соседству, в церкви, в СМИ и пр.) моделировали для вас гендерные роли. Расскажите, пожалуйста, о конкретном эпизоде или ситуации, которая для вас является примером, иллюстрацией этого процесса?

2. Что значила для вас эта ситуация и подобные ей? К каким обобщениям подталкивали вас эти случаи? Повлияло ли это на ваши представления о том, как женщины должны общаться друг с другом и с мужчинами? Как мужчины должны общаться друг с другом и с женщинами? О власти и привилегированности?

3. Как образ жизни, смоделированный для вас ситуациями, подобными той, о которой вы рассказали, повлиял на ваши отношения с мужчинами (личные и профессиональные?) А с женщинами (тоже — личные и профессиональные?) Что в этом хорошего и что в этом плохого?

4. Приведите, пожалуйста, пример ситуации, когда вы оказались способны действовать за пределами предписаний, заданных вам той ситуацией, о которой вы рассказали вначале.

5. Как вам удалось занять позицию противостояния старому образ жизни? Что для вас значит то, что вы способны были повести себя так, как в этой второй ситуации? Что это говорит о вас как о человеке и профессионале? Как вы могли бы обозначить этот новый способ бытия?

6. Чему вы научились в процессе, что было полезно для ваших отношений с людьми — личных и профессиональных?

7. Какие возможности откроются для вас, если этот способ бытия будет становиться все более доступным вам? Каким мог бы быть следующий шаг в этом направлении?

8. Как изменилась бы ваша терапевтическая работа с людьми, если бы тот способ жизни, о котором вы сейчас рассказали, стал бы частью доминирующих в культуре гендерных историй?

Уменьшение дисбаланса власти («иерархии») в психотерапевтическом контексте

Медицинская модель оказания помощи и другие дискурсы власти заставляют людей чувствовать себя вещами, объектами применения знаний и процедур, на которые они не в силах и не имеют возможности повлиять. Задача нарративных практиков — помогать людям развивать осознанность в отношении этих доминирующих дискурсов.

В своей работе с парами Джилл и Джин стараются как можно чаще использовать рефлексивные команды, состоящие из психотерапевтов, или группы внешних свидетелей, которые имеют отношение к обсуждаемой проблеме. Структура работы в рефлексивной команде, которую используют Джин и Джилл, такова:

В начале терапевт встречается с супервизором, а клиенты и рефлексивная команда слушают из-за зеркала. В этот момент терапевт развивает историю о трудностях, с которыми он/а встречается в процессе работы, и об их преодолении, и обозначает те моменты, на которых хотелось бы, чтобы сосредоточилась команда. Эта часть работы длится около 20 минут.

Терапевтическая сессия, во время которой психотерапевт интервьюирует пару, длится около часа, в это время рефлексивная команда и супервизор наблюдают из-за зеркала.

Сорок минут уходят на работу рефлексивной команды, которая обсуждает увиденное, в то время как психотерапевт, клиенты и супервизор наблюдают из-за зеркала.

Потом клиенты комментируют услышанное от членов рефлексивной команды.

Потом в течение 20 минут либо психотерапевт комментирует то, что говорили члены рефлексивной команды, либо члены рефлексивной команды комментируют работу психотерапевта, либо супервизор интервьюирует психотерапевта, чтобы развить его/ее историю о себе как психотерапевте.

Потом в течение 20 минут происходит деконструкция психотерапевтического процесса.

 

Подобная структура способствует уменьшению иерархии, так как психотерапевт перестает быть закрытым для клиентов, загадочным и даже в чем-то обожествляемым.

Также Джин и Джил следуют определенным принципам, способствующим уменьшению иерархии:

1) не обсуждать людей в их отсутствие;

2) задавать вопросы, а не высказывать утверждения;

3) подвергать тщательному рассмотрению то, что кажется само собой разумеющимся;

4) приглашать тех, кто обратился за помощью, принимать участие в планировании и анализе работы с ними.

 

Уменьшать иерархию нужно для того, чтобы люди, обратившиеся за помощью, чувствовали себя более значимыми и компетентными; чтобы процесс психотерапии был более комфортным; чтобы можно было познакомиться с различными точками зрения; чтобы мнение каждого в оценке того, как происходит психотерапия, учитывалось и признавалось; чтобы мы научились распознавать практики притеснения в более широком культурном контексте, и противостоять им; чтобы психотерапевты в своей работе не воспроизводили практики притеснения, существующие в доминирующей культуре; чтобы сами психотерапевты могли продолжать учиться и профессионально расти; чтобы уменьшить переживания замалчивания, обвинения и стыда; чтобы ни терапевты, ни люди, обращающиеся к ним за помощью, не чувствовали себя в изоляции. Для этого используются структуры и практики, делающие терапевтов открытыми и в какой-то степени подотчетными тем, кто обратился за помощью.

Как минимизировать иерархию, если в вашем распоряжении нет рефлексивной команды? В начале сессии психолог может поразмышлять вслух о том, что мешает ему делать все наилучшим образом, привлекая как свое собственное внимание, так и внимание людей, обратившихся за помощью, к этим «врагам» хорошей терапии. Периодически можно делать паузу и давать комментарии по услышанному и увиденному. В конце сессии можно проводить ее деконструкцию. Полезно задавать себе следующие вопросы:

• Не занимаю ли я сейчас позицию эксперта?

• Даем ли мы определение проблемы в сотрудничестве, опираясь на то, что представляется сложным самому человеку, обратившемуся за помощью?

• Делаю ли я свою работу максимально прозрачной (действую ли открыто, честно, признавая, что именно я вношу в эту работу)?

• Проверяю ли я, верны ли для людей, с которыми я работаю, те идеи, которые приходят мне в голову, или я сразу считаю их правильными?

• Делаю ли я что-либо для создания контекста, пространства, в котором у всех участников было бы право и возможность влиять на психотерапевтический процесс и взаимоотношения?

• Предлагаю ли я обсудить различные точки зрения (вместо того, чтобы полагать, что существует единственный правильный путь)?

• Чьи способы использования языка оказываются в данном случае в привилегированном положении? Если я переформулирую то, что мне говорят люди, которые обратились за помощью, зачем я это делаю? Какое воздействие это оказывает?

• Оцениваю ли я человека, обратившегося за помощью, или, напротив, я прошу его вынести оценку разнообразным явлениям и моментам?

Завершение работы

В конце каждой встречи нарративные практики спрашивают у тех, кто обратился к ним за помощью, была ли беседа полезной, и если да, то каким образом, а затем выясняют, собираются ли люди придти снова, и если да, то когда именно. Для большинства тех, кто приходит на консультацию, такой подход к установлению времени следующей встречи, мягко говоря, непривычен. Нарративные практики действуют именно так потому, что хотят проявить уважение к опыту и мудрости тех, с кем они работают. Некоторые люди от этого совершенно смущаются и спрашивают: «А насколько часто вы обычно встречаетесь с теми, кто к вам приходит?» На это Джилл и Джин обычно отвечают так: «Вы решили, что хотите что-то сделать с проблемой; мы в данном случае выступаем в качестве ваших консультантов. Именно вам решать, насколько часто вы хотите обращаться к нам за консультацией. Некоторые люди говорили нам, что общение с нами оказывалось для них наиболее эффективным, когда оно было достаточно частым, чтобы поддерживать мотивацию и организованность и не успевать забыть о том, что происходило на предыдущей встрече. Однако важно было, чтобы промежуток между встречами был достаточен для того, чтобы успеть обдумать состоявшуюся беседу и опробовать новые идеи в действии. У каждой пары в результате складывается свое расписание встреч, так что мы не знаем, что лучше всего подойдет именно вам».

Каждый раз люди назначают дату только одной, ближайшей, встречи. Как правило, Джилл и Джин не договариваются с теми, кто обращается к ним за помощью, о выделении какого-то времени на регулярной основе, если только расписание работы и жизни не вынуждает к этому. В конце каждой встречи они спрашивают, хотят ли люди придти снова, и если да, то когда. И однажды наступает момент, когда люди решают больше не приходить. Обычно они чувствуют, что терапия подходит к завершению, за несколько сессий, и предупреждают об этом. Джин и Джилл удовлетворены результатами работы, если люди начинают воплощать в жизнь предпочитаемые истории.

Отношения с теми, кто обращался за консультацией, не обязательно прекращаются вместе с окончанием терапии. Иногда Джин и Джилл обращаются с этим людям с просьбой проконсультировать их о проблеме, которую им удалось одолеть. При этом беседа может быть записана на аудио- или видеопленку и в дальнейшем выдана парам, сталкивающимся со сходными проблемами. Иногда Джин и Джилл приглашают тех, кто ранее ходил на терапию, принять участие в группе внешних свидетелей, в рефлексивной команде при работе с похожими трудностями.

Нарративные идеи в работе с детьми

Работая с детьми и публикуя материалы о подобной работе, нарративные практики осознают, что являются привилегированными хранителями и соавторами историй детей. Они стремятся чтить позицию и знание детей, и работа с детьми для них — почет и испытание одновременно. В доминирующих культурных историях о детях содержится множество ограничений, и нарративные практики стремятся иметь это в виду и рассматривать и те истории, которые им рассказывают семьи, обратившиеся за помощью, в контексте ограниченных прав и возможностей ребенка.

Любое повествование есть наведение мостов между рассказчиком — в психотерапии это тот, кто знает проблемную ситуацию изнутри, — и слушателем, то есть, в данном случае, психологом или психотерапевтом. Чем больше мы исследуем нарратив, тем больше мы осознаем, насколько сложным на самом деле является это наведение мостов, и насколько мощное влияние повествование оказывает как на жизнь рассказчика, так и на жизнь слушателя.

Дети, будучи членами семей, сообществ, религиозных и пр. общин, будучи открыты средствам массовой информации, постоянно подвергаются влиянию социального мира. Дети постоянно вращаются в среде, насыщенной культурными нарративами, и наблюдают за различными социальными практиками. Нарративные практики не предполагают, что учителя или школы являются «источниками» детских проблем, однако считают полезным и необходимым исследование школы как культурного контекста развития ребенка. В частности, в Западной культуре преподавателей приучают думать, что основная задача для ребенка в школе — это освоение предметов учебной программы. Но, помимо попыток чему-то научиться, дети еще включены в школьную социальную жизнь. В случаях, когда учителя считают недоедающих, плохо одетых и страдающих от недостатка родительской заботы детей «необучаемыми», подобный подход скрывает от нас тот факт, что для детей из бедных семей школа — враждебная среда, осуществляющая классовую дискриминацию, а власть и привилегии, могущие изменить ситуацию, этим детям оказываются недоступны.

Когда нарративные практики работают с детьми, им важно осознавать, как доминирующие дискурсы влияют на их работу. Можно упомянуть несколько подобных дискурсов: взрослые должны воспитывать и обучать детей (поэтому взрослые должны объяснять детям, «как правильно», и быть при этом серьезными); детей необходимо «социализировать» (поэтому воспитывать и обучать их нужно методично); дети недостаточно мудры для того, чтобы что-то понимать (поэтому задача взрослых — объяснять детям, что те должны думать и чувствовать); время взрослых более ценно, чем время детей. Если психотерапевты неосознанно разделяют эти убеждения, они в своей работе могут поспособствовать переживанию бессилия и неспособности ребенка что-то решать в своей жизни.

Не выходя из кабинета, нарративные практики, конечно, не могут изменить культуру, в которой живет ребенок, но они могут создать и продемонстрировать другой способ взаимодействия, в котором знание ребенка считается ценным. Задача взрослых — быть внимательными и ответственными по отношению к собственному влиянию на ребенка, к введению в обращение историй, придающих облик жизни ребенка.

Если родитель не приходит на терапию, Джин и Джилл, в отличие от представителей других течений семейной терапии, не считают это признаком недостаточной вовлеченности родителя или его сопротивления. Они не полагают также, что проблема всегда связана с семейными отношениями, поэтому последние нуждаются в обязательном рассмотрении. Хорошо, чтобы родители присутствовали при работе — но в первую очередь потому, что чем больше людей участвует в распространении и поддержании предпочитаемой истории, тем лучше. Однако не стоит забывать о том, что приходя на терапию, дети чувствуют себя не менее, а даже, пожалуй, и более уязвимыми и неуверенными, чем взрослые. Присутствие родителей может способствовать увеличению дисбаланса власти.

Награды и почетные грамоты были введены в практику нарративной терапии Майклом Уайтом и Дэвидом Эпстоном; вручение награды обозначает переход от преобладания проблемных взаимоотношений к преобладанию позитивных шагов, что ведет к дальнейшему росту.

Некоторые дети способны запоминать события и ситуации в малейших деталях, а также порождать богатые, насыщенные нарративы, однако многие другие дети пересказывают свой опыт гораздо более кратко. При работе с ними имеет смысл использовать списки. Список достижений может побудить человека живо и ярко вспомнить, что к ним привело и т.п. Списки могут использоваться и для измерения продвижения. Работая с ребенком, психотерапевт помогает ему выявить, что заслуживает внесения в список, и дать этому название. Записывание и последующее прочтение делает эти события и переживания «более реальными». Список — это документ, который можно предъявлять другим людям, распространять среди значимых людей.

Для того, чтобы читатели могли на собственном опыте убедиться в ценности списков, Джин и Джилл предлагают им следующее упражнение:

 

Оно лучше всего сработает, скорее всего, если выполнять его в паре с другим человеком, позволяя партнеру провести вас через все этапы, обсуждая с ним ваш опыт. Потом можно поменяться ролями. Но люди чаще всего читают книги и статьи в одиночестве, так что можно выполнять это упражнение и самостоятельно.

Шаг 1. Начните с того, чтобы выделить в вашей жизни проблемную ситуацию — обстоятельства, в которых вы чувствуете, что застряли или не справляетесь, что вас что-то незаслуженно ограничивает. Отложите эту ситуацию в сторону на несколько минут. Мы вернемся к ней позже.

Шаг 2. Вспомните, что представляла собой ваша жизнь 5 лет тому назад. Что происходило? Где вы жили? В какие проекты вы были вовлечены? Какие у вас были значимые личные отношения? С какими проблемами вы боролись? (Не обязательно отвечать на эти вопросы, тем более на все. Для этого упражнения важно, чтобы вы припомнили жизненные обстоятельства, в которых вы находились 5 лет тому назад, чтобы сравнить их с нынешними).

Шаг 3. Подумайте о том, что случилось — или было совершено вами — в вашей жизни, что способствовало перемещению из «тогда» (5 лет тому назад) в «сейчас»? Мы предполагаем, что какие-то события выходят на первый план, как более значимые, достойные запоминания. Возможно, вы теперь знаете и умеете что-то, чего не знали и не умели 5 лет назад? Где вы с тех пор побывали? Что испытали, чего достигли? По мере того, как воспоминания приходят вам в голову, вносите их в список. Если посмотреть на первые пункты в вашем списке, что еще приходит в голову? Запишите и это тоже. Чему вы научились в каждой ситуации из вашего списка?

Шаг 4. Не отвлекаясь от вашего списка, напомните себе, о какой проблемной ситуации вы думали во время шага 1.

Шаг 5. Если вы действительно признаете и присвоите то живое знание, которое представляет ваш список, как это изменит ваше восприятие проблемной ситуации? Какие новые возможности собственного развития и преодоления этой ситуации вы теперь видите?

Шаг 6. Подумайте об этом упражнении и о том, какая польза может быть от списков. Как вы думаете, будете ли вы использовать списки в вашей терапевтической работе с детьми? Почему?

 

По мере развития терапевтических отношений, некоторые дети становятся более расположенными к подробным повествованиям. Но когда ребенок отказывается говорить, Джин и Джилл в первую очередь задумываются о том, какие дискурсы лишают детей голоса (и насколько подобные дискурсы распространены): «Ребенка должно быть видно, но не слышно», «Папа знает лучше», «Знание, которое есть у детей, — это примитивное знание», «Хорошие ученики сидят тихо, не болтают, следуют правилам» и т.п. Эти дискурсы практически вездесущи, и им легко одолеть наше убеждение, что у детей много знаний, достойных того, чтобы их выслушать. Обычно ребенок нуждается в незначительной поддержке, чтобы поверить, что взрослые заинтересованы в том, что он(а) может сказать.

Этика взаимоотношений

В основном в рамках профессионального сообщества психологов и психотерапевтов слово «этика» чаще всего употребляется в контексте нарушения правил, кодекса поведения. Подобная «этика правил» абсолютна, тогда как этика взаимоотношений относительна, она рассматривает последствия конкретных поступков в конкретном контексте.

Любая этика основывается на дискурсах. Так, этические правила, касающиеся конфиденциальности, возникли в рамках патологизирующих дискурсов. Если мы полагаем, что проблемы находятся внутри человека, а первый шаг к изменению — это постановка диагноза (навешивание патологизирующего ярлыка), тогда секретность и неразглашение — вполне подходящая стратегия поведения. Проблема состоит в том, что дискурсы меняются, а этические правила остаются прежними, так как их происхождение из дискурсов, как правило, не рефлексируется доминирующей культурой. Мы не говорим, что конфиденциальность бессмысленна или вредна. Просто в рамках нарративного подхода, когда мы считаем, что проблема существует отдельно от человека, и чем больше людей знает новую историю, тем больше шансов, что она распространится и будет существовать, для нас становятся доступными такие формы работы, как рефлексивная команда или группа внешних свидетелей, которые противоречат букве принципа конфиденциальности.

Но хуже всего в этических правилах то, что они препятствуют развитию самостоятельного этического мышления. Выполнение/невыполнение правил заставляет нас видеть поведение человека как нечто дискретное, черно-белое, а не как континуум, весь цветовой спектр. Очень распространена идея, что если не следовать правилам четко, случится что-то страшное.

Развитию этического мышления и поведения способствуют практики подотчетности, особенно важна подотчетность большинства маргинализованному меньшинству. Психотерапевт, например, является подотчетным клиенту в не меньшей степени, чем клиент — психотерапевту. В подотчетности, употребляющейся в рамках нарративной практики, в отличие от патриархальной подотчетности «вышестоящим лицам», акцентируется партнерство, добровольно взятые на себя обязательства поиска этических решений, способствующих социальной справедливости, критической самооценке и ответственности. Для того, чтобы этика взаимоотношений могла существовать, необходимо сообщество единомышленников.

Упражнение «Этика взаимоотношений и поддержка»

Представьте себе, что вы разговариваете с человеком, который является для вас источником вдохновения, чьими поступками вы восхищаетесь, кто воплощает ваши самые значимые ценности. Возможно, участие этого человека в вашей жизни будет восстановлено, даже если вы никогда не встречались или больше не встретитесь с ним (ней) лицом к лицу.

Подумайте, как бы вы могли использовать ваши реальные или виртуальные взаимоотношения с этим человеком для того, чтобы строго, но любовно оценить то, что вы делаете, и продолжать двигаться вперед, даже когда дела идут плохо. Если вам это по душе, рассмотрите вопросы, которые мы предлагаем задать:

• Почему этот человек настолько важен для вас?

• Что вы лучше чувствуете и понимаете о себе и мире, когда вы находитесь рядом с этим человеком (или представляете это)?

• Какие ценности и упования этот человек помогает вам воплощать в жизнь?

• Что изменилось бы в вашей работе и в повседневной жизни, если бы этот человек присутствовал в ней более ярко?

Нарративное представление идентичности в отношениях

Особое внимание Джилл Фридман и Джин Комбс обращают на понятие «идентичности», точнее, «предпочитаемой идентичности» в отношениях. Следуя постструктуралистской традиции, они рассматривают идентичность скорее как проект, а не как данность. Это проект возникновения представлений о том, кем мы являемся, который развивается в наших взаимоотношениях. Такое понимание идентичности создает почву для нарративной работы: мы можем сфокусироваться на историях пары, касающихся их совместной жизни, и на вкладе каждого в идентичность партнера. Мы можем исследовать, за что один партнер ценит другого, и как это влияет на способы самовосприятия человека. Мы можем исследовать предпочитаемое ощущение идентичности каждого партнера, что способствует его формированию, и те условия, которые позволяют быть уверенным, что во взаимоотношениях достаточно места для сотрудничества. Мы также можем фокусироваться на том, какими могут стать взаимоотношения, если партнеры будут проживать предпочитаемые идентичности. Таким образом, внимание в паре переключается с оценки «качеств» и «проблем» партнера на то, кем каждый может стать через эти отношения.

Упражнение: Вопросы об идентичности в отношениях[6]

Это упражнение выполняется в парах. В каждой паре один из участников будет расспрашивать другого, следуя указаниям из раздела «А» (ниже), затем партнеры поменяются ролями, и тот, кто рассказывал, теперь будет расспрашивать своего бывшего интервьюера, следуя указаниям из раздела «В».

Интервью A:

Выберите какие-либо отношения со значимым человеком (не обязательно «супружеские»). Это могут быть отношения с любимым человеком, с другом, с учителем или какие-то другие отношения с человеком, который (был) важен для Вас.

Обдумайте следующие вопросы:

Стали ли Вы, благодаря этим отношениям, другим человеком по сравнению с тем, кем Вы были до этого? Ценно ли для Вас возникшее отличие? Сосредотачиваясь именно на возникшем отличии, как бы Вы могли описать себя-в-этих-отношениях?

Что было в этих отношениях такого, что способствовало этим переменам в Вас?

Связано ли это изменение Вас с чем-то, что Вы цените в жизни, за что готовы постоять? Если это так, могли бы Вы больше рассказать о том, что для Вас ценно?

Как Ваш любимый человек (или друг и т.д.) способствует этим изменениям в Вас, такому Вашему знанию о себе и способности занять такую позицию?

Если бы я мог(ла) расспросить Вашего партнера (друга и т.п.) о ситуациях, когда он(а) действительно ценил(а) нового и иного Вас, что бы он(а) мог(ла) мне рассказать? Была ли какая-то ситуация, которую бы Вы могли мне рассказать поподробнее? Какой вклад этот и подобный опыт вносит в его (ее) жизнь?

Каково Вам было получать признание этого нового выражения Вашего «я»? Что в результате произошло с этим новым «я» — оно усилилось, окрепло, или съежилось, ослабло, или еще как-то изменилось?

Есть ли что-то в этой новой, иной ипостаси Вашей идентичности, что Ваш любимый человек (или …) еще не оценил, а Вам бы хотелось, чтобы заметил и оценил? Что бы изменилось для Вас, если бы этот аспект Вас был бы отмечен и признан?

Что было бы утрачено для Вас, Вашего любимого человека и для отношений в целом, если бы Вы не стали тем человеком, которого Вы только что описали?

Если Вы представите себе, что Ваш любимый человек (или друг, учитель …) слушал бы все то, что Вы сейчас рассказывали, открыто и восприимчиво, как Вам кажется, каково бы это было для него (нее)? Что для него (нее) было бы самым важным в том, что Вы сказали?

Интервью B:

Выберите какие-либо значимые отношения, опять же, не обязательно «супружеские».

Знаете ли Вы, что в каких-то ситуациях, с какими-то людьми или без людей Вы можете быть кем-то (каким-то), кем (каким) бы Вам очень хотелось быть в этих отношениях?

Можете ли Вы описать этот способ бытия? Почему для Вас важен этот способ переживания своей идентичности?

Можете ли Вы рассказать историю о какой-то ситуации, когда Вам удавалось исследовать эту ипостась себя, хотя бы немного?

Можете ли Вы рассказать об этой ситуации подробнее? Кто еще там присутствовал? Что произошло? Каково Ваше наиболее живое чувственное переживание из той ситуации? Если бы я мог расспросить еще кого-то, кто там присутствовал, на что в Вас тогда бы обратил внимание этот человек?

Как бы Вы могли привнести эту ипостась себя в те отношения, которые Вы выбрали в начале этого интервью?

Что этот способ бытия мог бы дать Вам, Вашему партнеру в тех отношениях или отношениям в целом?

Если бы Ваш любимый человек, друг или учитель выслушал все то, что Вы только что рассказали, открыто, восприимчиво и заинтересованно, как Вам кажется, каково это было бы для него (нее)? Что бы показалось ему (ей) наиболее важным и ценным в том, что Вы сказали? Что бы изменилось от этого в Ваших отношениях?

Если бы Ваш любимый человек, друг или учитель действительно знал и ценил в Вас то, о чем Вы рассказали, что нового Вы сами смогли бы заметить и оценить в нем (ней)?

 



* Обзор книги Джилл Фридман и Джина Комбса: Freedman J. & Combs G. (2002).

Narrative Therapy with Couples... and a whole lot more: A collection of papers, essays and exercises. — Adelaide: Dulwich Centre Publications.

Выполнен Д.А.Кутузовой.

[1] С работами Гирца на русском языке можно ознакомиться, например, здесь: Гирц К. Интерпретация культур. — М.: РОССПЭН, 2004.

[2] «Нуклеарной» называется семья, в состав которой входят родители и дети; семья, в состав которой входят другие кровные родственники, в частности, представители старшего поколения, дядья, тетки, двоюродные братья и сестры и пр., называется «расширенной».

[3] Термины «деконструкция», «экстернализация» и другие обозначения методов нарративной работы были раскрыты в обзоре книги М.Уайта и Д.Эпстона  «Нарративные средства достижения психотерапевтических целей», опубликованном в первом номере журнала; также о них можно прочесть в книге Дж.Фридман и Дж.Комбса «Конструирование иных реальностей».

[4] В процессе подготовки и работы нарративного практика у него формируется одна или несколько референтных групп, частично состоящих из реальных людей, частично — из образов людей и персонажей. Эти референтные группы являются источником а) поддержки, б) альтернативных позиций, взглядов, подходов к решению тех или иных ситуаций. Нарративному практику следует помнить об этих «командах» и таким образом быть в контакте с ними, чтобы понимать, что его личная позиция в процессе работы — не единственно возможная.

[5] «Бог создал людей равными».

[6] Здесь мы приводим модифицированную и расширенную версию упражнения, представленную Джилл Фридман на тренинге по нарративной терапии в Москве.

Сайт создан в системе uCoz